• ЛИ-2024-№40

Судьба романа Булгакова «Мастер и Маргарита» была необычной. Хоть роман и пролежал тридцать лет в столе, хоть и опубликован был впервые с купюрами, но все же был опубликован на родине автора и вызвал невероятный и непредвиденный читательский интерес. Можно сказать, что истинная величина писателя Михаила Булгакова стала ясна именно после опубликования его романа. Да, успех был огромный. Есть литературные произведения, которые после опубликования буквально разбирают на цитаты. Такова, например, была пьеса Грибоедова «Горе от ума», та же судьба ждала и два романа Ильфа и Петрова. Но «Мастер и Маргарита» – да, его тоже разобрали на цитаты, но успех был не только в этом. Подумать только, в советской печати впервые прозвучали евангельские сюжеты, хотя и не все читатели сообразили, что это – евангелие от дьявола. Да и он сам, Воланд, не скрывал, что его рассказ (или роман Мастера?) совершенно не совпадает с тем, что написано в христианском Евангелии.

Однако дело было сделано. И немало было людей, для которых именно этот роман послужил началом пути к вере, к истинному Евангелию. Или, по крайней мере, пробудил интерес к истории древней Иудеи, к библейским и евангельским временам. А в советское глухое время уже это было почти чудом. И все же этот роман ждала странная судьба, как, впрочем, и предупреждал автор: «...роман вам принесет еще сюрпризы».

Сюрпризы начались вскоре после опубликования. Вокруг «романа о дьяволе» закружились если не бесы, то литературоведы и просто «умные люди», для которых роман явно был поводом показать свою эрудицию. Словно бы все они ринулись записаться в консультанты по черной магии. Где только не искали «истоки» романных ситуаций, идей, героев, в чем только не видели ассоциаций и намеков! Никому не пришло в голову, что Булгаков за всю свою жизнь не смог бы перечесть всей той мистической литературы, которая якобы лежала в истоках романа.

Да, вдова писателя, Елена Сергеевна, настаивала на том, что роман нельзя понять, не учитывая, что отец автора, Афанасий Иванович Булгаков, был профессором богословия, занимавшимся исследованием западноевропейских вероисповеданий, ересей и масонства. Разумеется, это суждение верно, и Михаил Булгаков в действительности хорошо был знаком с исторической и богословской литературой, без этого его роман не мог быть написан.

Но все же корни проблематики романа надо искать и в жизни самого автора, и в его произведениях.

С этого мы и начнем наше исследование. Но сначала надо увидеть, то, что предшествовало самому роману Булгакова.

2

Михаил Булгаков – уместная и даже типичная фигура в русской литературе. Именно сам Булгаков, а не только его творчество. В русской литературе уж как-то так принято, что сам писатель становится почти литературным героем, а его жизнь – еще одним романом. Недаром же весьма значительная часть пушкинистики посвящена жизни Пушкина, а не его творчеству. Правда, и жил Булгаков в такое время, о котором Пастернак сказал: «История не в том, что мы носили, / А в том, как нас пускали нагишом». Исключительно «частная жизнь» была недоступной роскошью.

Страшная реальность Гражданской войны, вакханалия смертей, насилий, бессудств, немыслимой прежде жестокости, бесконечные смены властей и страшно упавшая цена человеческой жизни («переступить»-то, по слову Достоевского, оказалось легко, и народ валом повалил в Наполеоны), – все это повернуло и жизнь, и литературу от неспешных размышлений о судьбе «лишнего человека» совсем в другую сторону. Словно кони Апокалипсиса проскакали над Россией, и не случайно в «Белой гвардии» Булгакова строки именно этой книги служат камертоном сжатой, грозной, почти ритмической прозы писателя.

И увидел я мертвых, малых и великих, стоящих перед Богом, и Книги раскрыты были, и иная Книга раскрыта, которая есть Книга Жизни, и судимы были мертвые по написанному в Книгах сообразно с делами своими.

Это Русаков в «Белой гвардии» читает Апокалипсис. А это сам Булгаков в той же повести – об Алексее Турбине:

Никто не придет. Никто. И напрасно Алексей мучится там тревожным сном. Ныне отпущаеши раба Твоего с миром. Кончено... [...] Вероятно, где-то в небе петухи уже поют, предутренние, а значит, вся нечистая сила растаяла, унеслась, свилась в клубок в далях за Лысой горой и более не вернётся.

Как будто из будущего романа пришла эта фраза, а ведь таким торжественным слогом написана вся «Белая гвардия». И в самом начале повести священник отец Александр цитирует тот же Апокалипсис:

Третий Ангел вылил чашу свою в реки и источники вод; и сделалась кровь.

Здесь ключевое слово: кровь. Кровь невинных жертв, кровь братоубийственной Гражданской войны. Эта кровь преследует писателя, появляясь почти во всех его ранних рассказах. В «Красной короне» герой сходит с ума, потому что не уберег родного брата от гибели, от красной короны смерти вокруг лба. Красная корона не отпустит его уже никогда. Всё это не только «литература». Это жизнь Михаила Булгакова, служившего врачом в русской деревне, затем вернувшегося во время Гражданской войны в родной Киев, пережившего там власть гетмана, петлюровцев, большевиков, ушедшего врачом в составе Белой армии и оставшегося больным на юге России во время эвакуации белых.

Конечно, увидеть в революции и Гражданской войне можно было многое: и рождение «нового мира», и безобразный бунт, и «скрипучий поворот руля» неведомо куда. Михаил Булгаков увидел кровь и никогда уже об этом не забывал.

Вьюга разбудила меня однажды. [...] И опять, как тогда, я проснулся в слезах. Какая слабость, ах, какая слабость! И опять те же люди, и опять дальний город, и бок рояля, и выстрелы, и еще какой-то поверженный на снегу («Театральный роман»).

Эта картина – ночь, выстрелы, убийства, зло, жестокость – преследует героев Булгакова, но ведь и самого автора – тоже. От этого нельзя уйти, как от неразрешимых вопросов Иова: зачем страдают невинные? зачем существуют зло и убийство?

Ответа на эти вопросы не может быть, но, возможно, есть иная реальность, где всё, всё разрешится само собой, реальность, на которую мы не хотим поднять взгляд. Об этом говорится в финале «Белой гвардии»:

Похоже было, что в неизмеримой высоте за этим синим пологом у царских врат служили всенощную. В алтаре зажигали и зажигали огоньки, и они проступали на занавесе отдельными трепещущими огнями и целыми крестами, кустами и квадратами.

Церковная служба, всенощная, которая идет на небе! Можно это сравнить с написанной много позже поэмой Бориса Пастернака «Вакханалия», где в церкви, «У Бориса и Глеба / Свет, и служба идет». Эти строки повторяются в поэме дважды: в начале и в середине, деля поэму на две части. Но к действию в поэме – театральному представлению «Марии Стюарт» и «именинному кутежу» во второй части эта служба не имеет отношения. Словно где-то там, неизвестно где, отдельно от обычной жизни, идет служба, там молятся обо всех. Однако, почему же неизвестно где? В церкви Бориса и Глеба. Но дело в том, что во время написания поэмы и ее действия двух московских храмов Бориса и Глеба уже не существовало, их снесли. То есть служба идет в запредельном мире, едва ли не на небе.

Но вернемся к окончанию «Белой гвардии»:

Над Днепром с грешной и окровавленной и снежной земли поднимался в черную мрачную высь полночный крест Владимира. Издали казалось, что поперечная перекладина исчезла – слилась с вертикалью, и от этого крест превратился в угрожающий острый меч.

Но он не страшен. Все пройдет. Страдания, муки, кровь, голод и мор. Меч исчезнет, а вот звезды останутся. [...] Нет ни одного человека на земле, который этого бы не знал. Так почему же мы не хотим мира, не хотим обратить свой взгляд на них? Почему?

Легко заметить, что здесь Булгаков заменяет один вопрос другим – и не знает ответа. Да и «звезды» как символ всепримиряющей вечности – слишком условный, литературный образ.

Но тут важно другое. Ночь у Булгакова не лжет, не скрывает правду (как обычно принято думать), а наоборот, срывает покровы, открывает что-то, чего мы не замечаем в суете дня. И этот образ ночи мы у Булгакова еще встретим.

 

3

 

Мы встретим его в последнем и главном романе Булгакова. Это «Мастер и Маргарита». О чем этот роман?

Странный вопрос! Но на него отвечают по-разному. Роман – об Иисусе Христе, о Мастере, о дьяволе: так назвал сам Булгаков первый вариант романа. Есть и еще одно название: о Понтии Пилате, как называет свой роман Мастер в разговоре с Воландом. В конце книги, когда ночь срывает все покровы и обманы, и герои появляются в настоящем своем виде, мы узнаём, что герой романа Мастера – Понтий Пилат – почти две тысячи лет сидит на скале, и в полнолуние, когда его терзает бессонница, говорит одно и то же.

Он говорит, что и при луне ему нет покоя и что у него плохая должность. Так говорит он всегда, когда не спит, а когда спит, то видит одно и то же – лунную дорогу, и хочет пойти по ней и разговаривать с арестантом Га-Ноцри, потому что, как он утверждает, он чего-то не договорил тогда, давно, четырнадцатого числа весеннего месяца нисана. [...] ...и к своей речи он нередко прибавляет, что более всего в мире ненавидит свое бессмертие и неслыханную славу.

Может быть, роман о Понтии Пилате – это роман о выборе и непоправимости этого выбора, там, где царствует неумолимая справедливость:

Всё будет правильно, на этом построен мир.

На этом построен мир, и Иешуа ушел навсегда, и нет средства от боли, кроме смерти, и лежащие на снегу мертвы, и некому ответить за кровь. А мысль о бессмертии вызывает нестерпимую тоску.

Потому что человеку нужно не бессмертие, а жизнь вечная перед Ликом Божиим. В «справедливом» сатанинском бессмертии нет Бога, и человек не находит покоя, потому что выбор, который он сделал когда-то, оказался неверным, губительным. Но выбор был сделан, и исправить его уже невозможно.

Ему [Пилату] было ясно, что сегодня днем он что-то безвозвратно упустил, и теперь он упущенное хочет исправить какими-то мелкими и ничтожными, а главное, запоздавшими действиями. Обман же самого себя заключался в том, что прокуратор старался внушить себе, что действия эти, теперешние, вечерние, не менее важны, чем утренний приговор.

Но ничего исправить нельзя – невозможно отменить приговор, как невозможно воскресить умершего. И то зло, что было совершено, уже останется навсегда, его ничем не искупить.

Действие «романа в романе», где мы переносимся в Иудею времен Второго Храма, происходит в некоем параллельном времени, служа парадигмой для собственно романного времени. И только в конце книги эти линии встречаются, но, как и полагается параллелям, встречаются в неэвклидовом пространстве. Отсюда, от этой точки, от скалы, где сидел Пилат, уходят по лунной дороге Пилат и Иешуа, и может быть, до чего-нибудь они договорятся.

Пилат знает, что зло в мире неискоренимо, и царство добра и справедливости, царство истины никогда не настанет. Но и он не может обойтись без Иешуа, без его сумасшедшей идеи, что все люди добры, без живого Иешуа (ведь казни не было), который бывшее может сделать небывшим. Иначе никогда не прекратится нестерпимое бессмертие Пилата, которое есть вечная смерть и ад. А как же тогда быть со словами Иешуа:

…смерти нет... Мы увидим чистую реку воды жизни.

Тут бы и вспомнить рассуждение Воланда, в его диалоге с Левием Матвеем на крыше Дома Пашкова, что зло есть всего лишь тень добра:

...что бы делало твое добро, если бы не существовало зла, и как бы выглядела земля, если бы с нее исчезли все тени?

 А раз так, то зло почти оправдано, и надо ли тогда страдать, что твой выбор принес в мир зло и смерть, ведь все правильно, на этом построен мир.

Но не забудем, что это все же сатанинская логика, и не зря Левий Матвей отвечает Воланду:

Я не буду с тобой спорить, старый софист.

Тут нужно сделать отступление.

Да, не случайно Елена Сергеевна Булгакова напоминала не раз об отце Михаила Афанасьевича. Михаил Булгаков, конечно, в свое время основательно проштудировал книги отцовской библиотеки.

Тому, кто знает не только основы как еврейской, так и христианской веры, но и те верования, что этому противостояли, нетрудно узнать в этих словах Воланда основу гностицизма. Гностицизм – это и религия, и философия античного мира, отражающая более древние верования. И основное его положение: дуализм, противопоставление света – тьме, духа – материи, доброго бога – злому, причем эти категории равны друг другу и не могут друг без друга обойтись. Здесь зло так же необходимо, как добро, и всё построено правильно, мир не изменить, и не мы выбираем, а нас выбирают. Так, как Воланд определяет судьбу Мастера и Маргариты, да и сам роман Мастера написан непонятно кем – то ли автором, то ли сатаной.

Да, логика Воланда, логика гностицизма неопровержима, как неопровержим и неодолим Рок греческих трагедий.

И еще одно отступление необходимо сделать. В Легенде о Великом инквизиторе в романе Достоевского – та же неопровержимая логика. Да, свобода, как утверждает Великий инквизитор, – непосильный дар для человека, он не может вынести этого дара, потому что свобода – это ответственность выбора, что и делает человека несчастным. Надо лишить его этого дара, и тогда он будет счастлив.

Нетрудно заметить, что Великий инквизитор выступает здесь в роли сатаны, да он и не скрывает этого, ссылаясь на то, что Иисус сделал ошибку, не приняв дары сатаны, которые дали бы ему власть над людьми.

Да, повторим, на уровне логики Великий инквизитор неопровержим. И разве мы не видим этого в нашем мире, когда люди с радостью принимают тоталитарные теории и практики, лишающие их свободы, и ненавидят тех, кто приносит им свободу.

Впрочем, и сам Воланд говорит, что все теории стоят одна другой. На уровне логики, спора проблему зла не решить. И невозможно ни «оправдать», ни «отменить» зло. 

4

Роман Булгакова, а именно – «большой» роман, все же не о Пилате, а о Мастере. И этот образ не дает забыть о реальности зла. Как не дает забыть об этом другой герой Булгакова – безымянный (как и Мастер), из «Красной короны». Как и Мастер, он находится в психиатрической лечебнице, и его болезнь, как и у Мастера, – страх.

Больше всего я ненавижу солнце, громкие человеческие голоса и стук. Людей боюсь...

Это из «Красной короны», а это уже говорит Мастер:

...я, знаете ли, не выношу шума, возни, насилий и всяких вещей в этом роде. В особенности ненавистен мне людской крик, будь то крик страдания, ярости или какой-нибудь иной крик.

На этом сходство между двумя героями кончается, но и это много: страх перед злом, страх, убивающий душу.

Ответ Мастера на зло – быть в стороне, не участвовать, даже просто не слышать.

Но тем самым его стихией, его временем становится ночь, когда исчезает ненавистный дневной шум, как исчез ненавидимый прокуратором город. Ночь – время тьмы, теней, потустороннего мира, но эта же ночь разоблачает обманы, и в эту ночь Мастер может свести счеты, закончить роман, разбив дурное бессмертие прокуратора одним словом:

Свободен! Свободен! Он ждет тебя!

Здесь ключевое слово: «свободен».

Познайте Истину, и Истина сделает вас свободными.

Не может быть свободен тот, для кого истина относительна. Свобода – вот что разрушает «справедливый» мир сатанинского бессмертия, и сразу после полночи начинается утро.

Но надо еще сказать и об одном недоумении, которое нередко возникает при чтении романа. Почему Воланд – он все же сатана – не вызывает у нас отторжения, неприятия? Почему мы даже на его стороне, когда он наказывает нечестивых и злых людей и помогает главным героям?

Можно вспомнить о том (и Булгаков это, очевидно, знал), что в древнейших представлениях иудаизма сатана – не враг Бога, а Его помощник, вроде чистильщика. Он выполняет волю Бога, карая грешников, а милость и милосердие к ним оставляет Богу. Вот и в романе Воланд говорит Маргарите, что милосердие – не по его части, что каждый должен заниматься своим делом. Хотя… хотя в сцене в Варьете тот же Воланд говорит, что в Москве люди как люди, обычные люди, и милосердие стучится в их сердца.

Нет, все же Воланд не похож на обычный образ сатаны, как мы его представляем, и он не вызывает у нас отторжения.

Но возможно, дело именно в этом?

Булгаков намеренно нарисовал Воланда именно таким, не вызывающим отторжения, лишив его всех непривлекательных черт, которыми мы привыкли наделять дьявола. Для чего? Для того, чтобы очистить поле сражения. Чтобы главное, что губительно для человека в сатанинском даре, было явным, без примесей. Кто-то из читателей романа даже недоумевал, что Воланд выглядит как интеллектуал, и это как-то непривычно. Но в этом и суть: дьявол действительно интеллектуал, его логика неопровержима, и в ней нет места любви и милосердия. Нет надежды на воскресение умерших, ведь все правильно, на этом построен мир, и изменить ничего нельзя.

Но оказывается, все-таки можно.

Выше говорилось о параллельном времени в «большом» и «малом» романах.

Параллель эта буквальна: в «малом» романе о Пилате действие происходит в пятницу, перед праздником Пасхи, выпавшем на субботу. Но эта суббота – время власти тьмы, смерти Бога.

А в «большом» романе это время – присутствие Воланда в Москве, великий бал у сатаны, и далее время переходит за субботу. Но это значит, что рассвет, который встретили Мастер и Маргарита, это рассвет Воскресения. Ибо только Воскресением уничтожается зло и сама смерть. Только Воскресением искупается кровь.

Не бойтесь, королева, кровь давно ушла в землю. И там, где она пролилась, уже растут виноградные лозья.

Виноградная лоза здесь не случайна – это один из символов Земли Израиля и жизни вечной, Небесного Иерусалима. И значит, этот роман – не только о Пилате, Воланде, Иешуа, Мастере и Маргарите. Роман – о смерти и Воскресении. О жизни и смерти.

И снова вспомним Пастернака. Вернее, знаменитый его телефонный разговор со Сталиным. Который кончается так: Пастернак сказал, что давно хотел бы поговорить со Сталиным. О чем? – спросил тот. О жизни и смерти, – ответил Пастернак. Сталин повесил трубку.

Сталин не хотел говорить о жизни и смерти, он и так (опрометчиво, заметим) считал себя хозяином жизни и смерти, так же, как считал Пилат.

Однако Пастернак свой не менее знаменитый, чем у Булгакова, роман написал именно об этом: о жизни и смерти. О смерти и Воскресении.

Но это уже тема для другого исследования.