• ЛИ-2024-№40

Я не спасла кошку. А очень хотела – она была моей родной кошкой. Когда она умерла, ей было семнадцать лет, и у неё был рак челюсти.

Я с детства хотела, чтобы дома жило похожее на свободного обитателя лесов – лохматое кошачье чудо. Няня часто водила меня на очень трогательное и смешное кино про львов, мы смотрели фильм десяток раз, но ни разу не было скучно… Мне было, наверное, лет шесть, когда в дачном лесочке мы встретили рысь: пару секунд я смотрела в её прищуренные глаза, это было как наблюдать за пламенем – завораживающе красиво и немного опасно, а потом няня закричала и резко потянула меня в сторону от животного... Помню, что всегда засматривалась на диких кошек в зоопарке, даже когда они лежали, растянувшись на ветке и всем своим видом олицетворяя покой, в них было столько же страсти и жизни, как и в танце Кармен или Спартака. Тогда я едва ли знала слово «страсть», но вот сравнение кошки с Плисецкой, или с Лиепой, или с Барышниковым было мне довольно близко – моя мама обожала балет и часто брала меня в Большой театр; я пыталась не заснуть – спасало только ожидание вкуснейшего бутерброда в антракте. Но вот кошки – с ними никогда не бывало скучно.

И лет восемнадцать назад я стала искать кошку. Интернет позволял заглянуть в любой уголок, где могли водиться почти дикие котята или хотя бы похожие на них. Почему-то такая, какой мне хотелась, нашлась в Новосибирске. Кошка была сибирской породы, все совпало, и её привезли в Москву.

Перелёт был, видимо, тяжёлый. Прибывшая кошка почти ничего не ела и пряталась от нас неделю на балконе. Потом потихоньку стала выходить и на долгое время была обычной кошкой. Лазила по занавескам, скользила сверху вниз по дверям. Любила одиночество, но в какой-то момент стала приходить к нам, залезать на колени или на живот, если кто-то из нас лежал.

Но потом мы уехали в Израиль. Сначала почему-то одни, но через месяц я поехала за ней обратно. Именно в кошке сосредоточилось то, что я оставила в Москве.  Кошке опять было очень страшно лететь, потому что её забрали в багажное отделение, но она простила меня и была со мной ещё двенадцать лет, а потом заболела. Она болела молча, и я не поняла её состояние. Она вдруг перестала соблюдать гигиену, и мы подумали, что от старости. Но все-таки взяли её к врачу, чтобы понять, как можно перестать жить в кошачьем сортире.  Кошку осмотрели и сказали, что у неё рак.

Мы приехали домой, и кошка перестала мочиться по углам, потому что в этом уже не было необходимости. Она пыталась нам объяснить, что ей плохо, а мы не поняли….

Рак челюсти. Было очень больно даже есть, и в какой-то момент стало так плохо, что она перестала кушать. Мы не сразу сдались, принесли сильные болеутоляющие, «химию». Кошка оживала после приёма наркотических средств, ей становилось лучше в процессе химиотерапии. Она стала выходить в центр большой комнаты и привычно лежать, наблюдая за снующими членами семьи.

Но я её предала, потому что все-таки не выдержала. Таблетки были огромные, ломать их было нельзя, а кошке было очень больно их глотать. Нам надо было держать ее вдвоем, чтобы заставить проглотить таблетку, и тем дальше, тем больнее становилось кошке. Видимо, рак захватил и горло. Не сдалась только дочка, она давала ей лекарства по часам, а я боялась и отступила, я звала на помощь мужа. Мы пропустили приём лекарства, и рак победил окончательно. Кошки не стало.

Осталась выжженная смертью дыра внутри, которая не заполнится другой кошкой или кем-то ещё.

Наверное, человек умирает, когда выжигается весь потерями.

 

*  *  *

Где-то на краю мира жил человек. Жил, ходил, работал, разговаривал. Он знал количество шагов, которые надо пройти от подъезда дома до остановки автобуса, идущего в направлении его работы. И сколько шагов его отделяет от другой остановки, расположенной напротив офиса, до комнаты с сизым от старости потолком и цепляющимся за одежду столом, на котором стоят почти кубический монитор, покрытый пожелтевшим пластиком, и коробка скрипящего процессора.  Иногда он снова считал дорогу от дома до работы и всегда получал одно и тоже количество шагов. Это радовало.

И он знал, сколько шагов надо сделать на обратном пути.  

Иногда, по дороге домой, он заходил в магазин. До него было семь ступенек и тоже чётко определённое число шагов вверх к стеклянной двери, отделявшей улицу от нескольких полок с продуктами, кассой, а потом вниз, в сторону дома.

Его радовало это постоянство. 

Дома была одна чашка, две вилки, нож, несколько ложек. Кастрюля и сковородка. Электрический чайник. Пластиковый стол и один стул. Их было удобно протирать. 

В комнате – телевизор, полированный шкаф и кровать.  Приходя домой, человек готовил еду, ел, мыл посуду и смотрел телевизор. Потом ложился спать до завтрашнего утра. 

Такое постоянство его радовало. 

Один раз он возвращался домой, была зима. Перед входом в дом намело огромный сугроб. Человек заметил в нем неровность, в которой кто-то копошился. Человек собирался пройти мимо, но что-то пискнуло, и этот звук прошёл в глубину его мозга, вызвал боль. Он нарушил свой ход и повернулся лицом к сугробу. В нем утонул маленький зверёк. 

Человек собрался было подняться ко входу в дом, но почувствовал неприятный трепет по всему телу. Привычный ход жизни был нарушен, и человек вспомнил, почему он так живёт. В такой жизни было возможно защищаться. От людей, которые могли обидеть, от событий; которые непонятно чем заканчивались и, конечно, могли тревожить; от мыслей, которые создавали непокой. И всё нарушил зверёк. Человек почувствовал злость. Ему захотелось схватить зверька и трясти его, пока тот не прекратит копошиться и создавать собой проблему. Зверёк постепенно замер сам, раздался тоненький писк, и человек ощутил тонкую змейку, проскользнувшую у него в груди. И понял, что за многие годы он не чувствовал так много всего, как за последние пять минут. Это ему совсем не понравилось, и случилось что-то совсем на него не похожее. Он выхватил зверька из сугроба, а тот обвил лапками перчатку на его мизинце. Надо было срочно возвращаться к нарушенному ритму движения, и человек открыл входную дверь в подъезд, оттопырив руку с висящим на ней зверьком, и еле пройдя через неё, устремился вверх, начав считать шаги. Сложилось привычное число, это порадовало – что-то осталось неизменным.

Подойдя к двери квартиры, человек свободной рукой отыскал в кармане ключ, открыл дверь и вошёл внутрь. Он стянул с себя шапку и положил на полку, но что делать дальше, он не знал. Отодрать от руки зверька, но куда его деть? Как это сделать – свободной рукой в перчатке или снять ее? Он потряс кистью, на которой висел зверёк, и тот упал на пол, и спотыкаясь и хромая, побежал, ища, видимо, убежище. Но человек всегда закрывал двери на кухню, комнату и туалет с ванной. Зверьку некуда было бежать, и он сжался в углу в прихожей, с него стал съезжать и таять снег, создавая лужу на полу. Это заставило человека действовать.

Он схватил зверька в руку, на которой все еще была перчатка, и войдя в ванную, бросил его в раковину.

Зверёк совсем выбился из сил и замер в её глубине, застряв лапой в кресте, которым отгораживался слив в канализацию.

Человек понял, что очень устал. Он снял ботинки, поставил их, как положено, около входа. Стянув с себя перчатки, потом пальто, развесив и разложив все по местам, человек пошёл на кухню и тяжело опустился на стул.

«Как это получилось? Зачем? Сколько непонятного!» Просидев так какое-то время, человек постепенно забыл о зверьке и понял, что голоден.

По сложенной годами привычке отправился в ванну помыть руки перед едой. А в раковине сидел зверёк. Человек готов был заплакать. Нарушалось все, к чему он привык. И он не знал, что делать дальше, и решил все-таки не отходить совсем от привычного плана. Помыв руки над ванной, он вышел в кухню, привычно включил чайник, достал из холодильника еду, поставил её греть в микроволновку, через минуту достал и сел за стол. Ел медленно. Дома стало привычно тихо.

Помыв посуду, человек отправился в комнату, включил телевизор. Достал из шкафа халат. Снял одежду, повесил ее на плечики. Остальное отнес ванну. И там опять наткнулся на зверька и вспомнил про странные события вечера, лужу в прихожей.

Его надо было вынимать из раковины, чтобы где-то помыть тряпку после уборки лужи. Повинуясь каким-то странным мыслям, человек вернулся в комнату, нашёл коробку с обувью. Вынул её, вернув туфли на дно шкафа, пошёл обратно в ванну, захватив по дороге чистую тряпочку для уборки пыли, обернув ее вокруг зверька, и положил его в коробку.  Тот – замер.

«Черт, – подумал человек, – а если он у меня тут сдохнет?»  Эта мысль очень испугала. «Чтобы не сдох, надо кормить», – подумал он и пошел в кухню, через минуту вернулся с куском хлеба и брезгливо бросил его в коробку. Зверёк не шелохнулся. Человек задумался и предположил, что, может, тому холодно, и накрыв его еще одной тряпочкой для уборки пыли, взял в руку.  Человек почувствовал, как и его собственная скрюченная рука стала немного согреваться.

Через двадцать минут человек в распахнутом пальто вылетел из дома, неся на вытянутых руках зверька, закутанного в шарф и, не считая шаги, побежал в расположенную на углу ветеринарную клинику. В какой-то момент он заметался между ней и стоящим рядом магазином, но быстро определившись, влетел в пустой, пахнувший лекарствами холодный зал и стал звать врача. Кто-то вышел на встречу, взял протянутый шарф и развернув его, сказал: «Женщина, не волнуйтесь так, я сейчас его посмотрю, но, думаю, все будет хорошо с вашим котенком». Человек провел рукой по коротко постриженным волосам, осмотрел свой серый свитер и мужского покроя штаны цвета хаки, тяжелые ботинки, пробормотал: «Ж-е-н-щ-и-н-а, ко мне так много лет никто не обращался…». И вдруг понял, что с трудом стоит: дрожали ноги, по лицу текли слезы, опустился на стул и замер, почувствовав стыд за свое странное поведение и одновременно тяжесть своего, пребывающего в многолетнем напряжении, тела.

Через какое-то время вернулся врач и позвал человека зайти в кабинет, снова обратившись к нему: «Женщина».

Увидев на большом металлическом столе маленького серого котенка, она бережно подняла его и замерла, прижимая к себе. Котенок уткнулся носом в серый свитер. «Ну, какая вы ладная парочка», – улыбнулся доктор и начал объяснять, что надо делать и как надо кормить котенка, и протянул банку с кормом. На секунду его рука оказалась достаточно близко от свитера женщины, и та в смущении отпрянула, потом, застыдившись еще больше от своей реакции, собралась бежать. Врач поставил банку на стол. Женщина схватила банку, пробормотала «спасибо» и проскользнула в сторону секретаря, чтобы оплатить счет и покинуть это место, где она чувствовала себя такой раскрытой, почти голой и из-за этого совершенно незащищенной.

Она вышла на улицу, бережно неся в обеих руках все тот же свёрток из шарфа, в котором был котенок. Она знала, сколько шагов от угла, на котором располагалась ветеринарная клиника до дома, но ей совсем не хотелось их считать. Она поднесла свернутый шарф к своему лицу и подула внутрь кулька, а потом прижала его к лицу.

Теперь каждый вечер она бежала домой с работы, не считая шаги.

Через какое-то время, в выходной день, женщина пошла в мебельный магазин выбирать деревянный стол с двумя мягкими стульями. Второй стул – для Васьки. Ему надо было где-то лежать, пока они ужинали. Она выбрала стол со стульями и оплатила покупку и доставку, почти не забеспокоившись от мысли, что к ней придут незнакомые люди. И, выходя из магазина, увидела надпись «зеркала» и внезапно для себя зашла в этот отдел. Она не смотрела на свое отражение в мутных зеркалах в туалете на работе в течение нескольких лет. Сейчас страшно было поднимать глаза. Глядя в пол, она прямиком пошла к кассе и попросила «пробить» зеркало 50 на 70 сантиметров и включить в доставку вместе со столом и стульями.

Она выбежала из магазина и почувствовала, что улыбается. Очередной раз засмущавшись от своего неуместного проявления чувств на людях, она спрятала улыбку в шейный платок, а потом медленно подняла голову и пошла по направлению киоска «Мороженое». Она купила пломбир и, отойдя чуть-чуть от киоска, встала на согретую и освещённую весенним солнышком полоску асфальта, сняла шуршащую обертку, и взяв стаканчик в руку, как рюмку, пробормотала: «Вася, спасибо тебе» – и тут же с нескрываемым удовольствием приступила к еде. Мимо ходили люди, и некоторые улыбались, глядя на искреннюю радость худенькой коротковолосой сорокалетней женщины.

 

 

В ЧЕТЫРЕ РУКИ

Живое живо зыбкостью границ.

Возобладает тьма – творенью смерть,

Во тьме вершился свет – сжигает

И таинство любви, и волшебство рожденья.

Для Бога всё едино: «Хорошо!».

Молитвами пресыщен, не внемлет стонам,

Всезвучье ОН пронзает нашим криком

И наслажденье в нашей страсти пьёт.

ОН знает, но не познаёт – 

Изъяна поиска ЕМУ недостаёт.

Без нас чем бездну чёрную заполнит?

Созданье и Создатель неразрывны,

Даст истребить одушевление своё –  

Аннигилирует в пустое излученье…

                                Михаил Шуйфер. Заклятье бесов (Предэпитафия)

 

Поздно вечером 14 апреля 2023 года, за два дня до православной Пасхи, самолет Москва – Тель-Авив приземлился для плановой дозаправки в городе Минводы. Самолет прибыл с десятичасовым опозданием из-за позднего вылета из Москвы. Это была старая машина, у нее не работали сигнальные огни и вообще многое не работало. И экипаж отказался лететь дальше этой ночью и просто покинул самолет. В салоне остались недоумевающие пассажиры. В багажном отделении выла собака, ей вторила хозяйка, до сих пор сидящая, пристегнутая к креслу. Несколько, вероятно, уже не российских, но явно русскоговорящих граждан нетерпеливо слонялись по салону и в конце концов вышли из самолета. Кто-то в аэропорту заметил группку людей, бредущих по взлетному полю, и к ним тут же направилась машина с пограничниками, служащими аэропорта.

Пассажиры, которые планировали в это время оказаться уже дома, были раздражены и настроены решительно разобраться с тем, что происходит с полетом. Подъехавшие официальные лица быстро потеряли надежду их успокоить и взялись за рации. К самолету подъехали автобусы, куда позвали всех – и оставшихся в самолете, и гуляющих по взлетному полю. Их привезли в пустой, покрытый белым больничным кафелем, холодный и тоскливый аэропорт.

Официальные лица, вероятно, желая получить реванш за свое беспокойство, позвали пассажиров забрать багаж, меняя несколько раз стойки для его выдачи. Люди, отяжелевшие от усталости и багажа – сумок, велосипедов, чемоданов, с которыми были вынуждены перемещаться по аэропорту, – перестали надеяться на счастливое продолжение поездки этой ночью, сгрудились в кучку и замолчали. Женщине отдали собаку, и они обе замолчали, устроившись на скамейке невдалеке от группы. В аэропорту явно прибавилось полицейских. Кроме них и пассажиров, в аэропорту был еще один человек, то ли бомж, то ли просто психически больной.

Он сидел на полу и развлекал себя перекладыванием спичечных коробков, составляя башенки и стопочки. Рядом с ним на полу лежал батон хлеба. Часа через два в аэропорту появился высокий и статный, аккуратно одетый мужчина, который вошёл в середину группы пассажиров и сказал, что они сейчас поедут в гостиницу. Еще два часа потерявших всякую волю людей собирали и рассаживали в арендованные наскоро маршрутки. Наконец, они выехали в город и прибыли в гостиницу, где пассажиров еще час расселяли по номерам, проверяя и сканируя паспорта, задавая какие-то вопросы, заставляя заполнять анкеты. Наконец, все было закончено, и часть народа потянулась спать, а другая – отправилась в кафе, заливать и заедать ситуацию. Статный мужчина, сопровождающий толпу во всех перемещениях, оказался хозяином гостиницы. Цены в кафе тут же изменились на московские. Но все, подчиняясь мужчине и безвыходной, как чувствовалось, ситуации, исправно платили, благодаря его как избавителя от больничного кафеля и полицейских аэропорта.

Еще через час, собрав приличную сумму денег, статный мужчина что-то скомандовал девушкам – горничным и официанткам, и те побежали будить всех спящих и собирать только получивших еду и напитки пассажиров. Толпу с чемоданами и прочим скарбом запихали в те же маршрутки и привезли обратно в пустой аэропорт. В нем, как и было пару часов назад, было много полицейских и бомж. Люди вернулись к скамейкам, которые оставили пару часов назад. Кто-то вяло разговаривал с соседями, жаловался на нарушенные планы, головную боль. Кто-то просто ждал.

Статный мужчина стоял недалеко от группы и кокетничал с девушкой-пассажиркой этого же рейса, одетой в обтягивающий спортивный костюм. Девушка счастливо смеялась, мужчина нетерпеливо наступал. Вдруг к ним подошла немолодая пассажирка и тихо, устало, не очень внятно спросила: «Простите, не подскажете, возможно, вы владеете информацией о рейсе, когда полетит самолет? У меня определенные обязательства на сегодня, надо понять, как я могу их выполнить».

Услышав вопрос, к мужчине тут же подошло еще несколько немолодых и крайне взволнованных дам и решили уточнить: «Мы паломники, летим в Израиль, на Пасху, мы боимся не успеть, когда мы полетим? Или надо возвращаться обратно в Москву?»

Статный мужчина, в крайнем раздражении отвлекшись от девушки, прорычал: «Даже я вот стою и жду. Вы должны сидеть и просто терпеть, а не беспокоить меня этими вопросами».

В этот момент к женщинам присоединился пассажир, который, видимо, не слышал ответа статного мужчины или не обратил на него внимания. Ему пришлось сложнее всего в полёте. Помимо двоих детей со скрипками, полной, медлительной женой, он был отягощен пятью чемоданами, тремя велосипедами, которые передвигал за собой во всех перемещениях этой злополучной ночи.

Он решил привести свой аргумент, казавшийся ему самым сильным: «Мы летим сутки. У меня дети очень устали, холодно, они не спали ночь, когда мы полетим?» Статный мужчина еще больше выпрямился, явно чувствуя себя хозяином мира, и медленно и отчетливо, так, чтобы его было слышно во всем зале, произнёс: «Верно говорили, этих людей не изменишь, их надо было сжигать».

Толпа молчала, вероятно, переваривая сообщение. Первая немолодая женщина, в начале разговора ушедшая от группы вопрошающих пассажиров, развернулась в направление к статному мужчине и, всё ещё не глядя на него, а куда-то себе под ноги, промолвила: «Вы понимаете, что это текст фашиста, и вы его говорите евреям? Нас теперь больше, не боитесь?» Ей никто не ответил. Повернувшись к мужчине полностью и поднявши голову, она, как и все остальные, увидели, что он исчез. Послышался голос кого-то из толпы: «Провалился прямиком в ад». Женщины-паломницы заговорили все разом: «С самолётом такие проблемы, он ломается, потому что есть кто-то очень греховный на рейсе. Давайте его найдём». Первая женщина спросила медленно, как будто исследуя что-то и удивляясь каждому услышанному слову: «И что сделаем?».– «Как что? Выгоним с рейса. Пусть сам как хочет, так и добирается», – ответила одна из паломниц.

Первая немолодая женщина, уже направляясь в сторону просыпающихся окошек аэропорта, ответила, тихо, практически для себя:    

– Иона был праведником. А корабль с ним чуть не утонул…

Занятый своей игрой бомж, оказалось, прислушивался к разговорам пассажиров со статным мужчиной, и в самом его начале стал быстро лепить куклу из мякиша хлеба. И синхронно со словами «хозяина мира» положил её на остальное свое добро и поджёг. Огонь быстро охватил образовавшуюся кучу, послышались небольшие взрывы серы, покрывающей спички и коробки. Бомж встал, напевая «семь сорок», начал танцевать вокруг костра. К нему побежали полицейские. А бомж крикнул: «Вы еще увидите, что будет в октябре». Потом встал, согнувшись, словно пытался вырваться из чего-то, что держит его и тянет назад, и глухим голосом начал читать рэп, отбивая чечеткой ритм, разворачивая голову к потолку:

 

Вновь вздыбились моря.

Вновь обрушают сушу,

Дымящейся пресыщенную кровью.

Зверь вечный выгибает спину,

Готовится к повторному прыжку.

Встань в полный рост, найди опору.

Беги, мой милый, не от убийц – в атаку!

В охоту добывать и укрощать зверьё!

Не дай Анубису увлечь тебя покорно в царство мёртвых:

Шакала усмирит пасть разорвавший льва

 

            Михаил Шуйфер. Заклятье бесов (Предэпитафия)