• ЛИ-2024-№40

Говорят, в цифрах заложена вся правда жизни. И философии, и науки, и древних истин, которые постоянно с нами, и иллюзорных представлений о том, что было, есть и будет. А что касается биографии и судьбоносных поступков, то тут и красноречие иссякает, когда коснёшься цифрового кода высшего разума, неподвластного нашему пониманию.

Попробуем прикоснуться? А что для этого надо? Честно сказать, ничего, кроме дат своей биографии.

Итак…

Родился я 16 апреля 1945 года.

Сложим все цифры таким образом: 1+6+4+1+9+4+5 = 30.

Моя сестра Сильва родилась 13 мая 1938 года. 

1+3+5+1+9+3+8 = 30.

Мой брат Боря официально родился 5 января 1949 года. Так записано в его метрике. Но родился он в полночь, когда календарь автоматически переключился на 6 января.

Следовательно, при сложении получим ту же тридцатку.    

6+1+1+9+4+9 = 30.

А теперь парочку трагедийных моментов, которые обернулись по сути дела новым рождением.

1. 8. 1974 года при просмотре фильма в набитом битком кинотеатре «Рига» мне стало дурно. Через выходную дверь я выбрался из кинозала в предбанник, где никого не было, и там рухнул на пол, потеряв сознание. После того, как очнулся, с трудом поднялся на ноги и отправился пешком домой. Вызвали врача, он – «скорую», и меня помчали в больницу: диагноз «сотрясение мозга». Впоследствии мне доверительно сказали: «Если бы не своевременная медицинская помощь…». Продолжать нет смысла, и без продолжения понятно – смерть, но в переводе на язык высшего разума и «новое рождение». Причем опять-таки под цифрой 30. Не верите? Давайте сосчитаем.  1+8+1+9+7+4 = 30.

Следующее «новое рождение», и опять под таким же путеводным цифровым знаком, состоялось в Израиле в «тяжелый день недели», в понедельник 4. 8. 1980 года. Я сдавал кровь для нужд израильской армии, хотя донором никогда до этого не был. И что-то пошло не так. Внезапно я почувствовал, что моя душа покинула тело и устремилась в небо, прикрытое вроде как снежным настом. Необыкновенная эйфория охватила меня, и казалось, стоит протиснуться сквозь снежный наст, и окажешься в потустороннем мире, в краю вечного счастья. Но тут я услышал голос, скорей всего свой: «А кто издаст мои книги?». 

И разом охладел к запредельному предвкушению блаженства, и по касательной устремился к своему бездыханному телу. Очнулся, видя, как испуганные медсёстры приводят меня в чувство, и невесело подумал: опять не двадцать пять, а ровно тридцать. Разве нет? 4+8+1+9+8+0 = 30.

С того августа, когда я чуть было не выскочил в потусторонний мир, фраза – «А кто издаст мои книги?» – не оставляла меня ни на один день.

16. 4. 1981 года, сразу же, как только высвободились кое-какие деньжата, я в набежавший за вынужденным полётом в небеса день своего 36-летия выпустил первую в Израиле книгу стихов: «Магремор». И что? Да то самое! Таинственный цифровой код и здесь проявил себя в полной красе. 1+6+4+1+9+8+1 = 30.

Что за совпадения такие? А если не забывать, что миром правит иллюзия, и подумать с уклоном в фантастику жизни, то для меня число 30 выступает в значении нового рождения, а для кого-то… И тут на ум пришла дата моего рождения, но увенчанная совсем иным годом. 16. 4. 1828. Это день смерти великого испанского художника Франсиско Гойи. Сложим цифры, получим 30. И тут же вспоминается, что циклу своих графических листов я спонтанно дал название «Иерусалимские фантазии», не подозревая, что и «Капричос» Гойи в переводе на русский тоже всего-навсего фантазии. Душевное созвучие? В визуальном плане, несомненно!

А в словесно-звуковом кто мне всех ближе? Михаил Лермонтов! Неожиданно ловлю себя на этой мысли, и перед глазами вспыхивают цифры: 27. 7. 1841 – день его гибели на дуэли. Неужели? Да, именно так! 2+7+7+1+8+4+1 = 30. Мистично и загадочно, как и то, что он родился ровно за сто лет до начала Первой мировой войны – в 1814, а умер за сто лет до начала Великой Отечественной. Парадоксальное и трагическое совпадение. Но совпадение ли?

Однако и на этом колдовство с цифрами не окончено. Если у меня визуально-графическое созвучие с Гойей, а словесно-звуковое – с Лермонтовым, то, по всей очевидности, какая-то неподотчётная разуму связь должна прослеживаться и между ними. Обратимся опять к математике. Она выведет нас к 1828-му – году смерти Гойи. Отнимем год рождения Лермонтова – 1814-й, получаем 14.

А теперь такую же операцию проведём с годами смерти Лермонтова и Гойи. 1841 – 1828 = 13. Затем сложим 14 + 13, получим 27. Итоговый результат поразителен – равен сроку жизни нашего выдающегося поэта. Ну что тут скажешь? Говорить нечего. За нас говорит вечность. А что она говорит? Об этом ещё думать и думать, пробуя интуитивно докопаться до истины.

Но как до нее докопаться, если она расставляет ориентиры на местности, а сама ускользает в вечность? На календаре 3 апреля 1985 года. На душе, как и на улице, ночь.

Публиковаться практически негде, а советские журналы для нас, эмигрантов, недоступны. Думаю об этом, втихую переживаю и выкладываюсь в стихах на листе плотной бумаги, напоминающей ватман. И вдруг чувствую дуновение сбоку.

Оказывается, занавеска, прикрывающая полуоткрытую стеклянную дверь в садик, двинулась в сторону, как от порыва ветра. На пороге возник человек, вроде бы реальный и нереальный одновременно. В пятнистом, под леопарда, халате. Узнавание проходило телепатически, словно в туманной дымке. Сальвадор Дали – а это был он, собственной эксцентричной персоной! – направил указательный палец к моей груди и сказал: «Ты должен рисовать!». Затем столь же внезапно, как появился, исчез, будто растворился в воздухе.

Утром, включив телевизор, я увидел на экране того же человека. В больничной палате, на койке, подле кресла-каталки.

Сенсационный комментарий: «Сальвадор Дали приходит в себя после беспамятства». 

Сальвадор Дали? Ночной гость? Да ведь он и гостил у меня, получается по хронометражу, в минуту потери сознания. Он? Или его энергетический импульс? «Ты должен рисовать!» – сказал.

Он сказал. А я не стал перечить. Той же шариковой ручкой, в тот же ночной час визита Сальвадора Дали, на том же листе бумаги, где писал стихи, я сделал несколько рисунков. Дальше – больше. Выставки в Израиле и в разных странах – Франции, США, Канаде, Австралии, России, 13 золотых и серебряных медалей на международных конкурсах, вступление в израильский и в международные Союзы художников..

Вот такое, казалось, фантастическое событие, если не предопределенное свыше. А случилось оно ночью 3 апреля 1985 года. 3+4+1+9+8+5=30.

Ну, и под занавес, в Израиль я репатриировался 2 декабря 1978 года. То бишь и мое израильское, стало быть, рождение состоялось под аккомпанемент числа 30. 2+1+2+1+9+7+8 = 30. Забавно? Все это дело случая? Или неподвластные нашему разумению игры высшего разума? Тут ещё, если прибавить даты смерти моего дедушки Аврума, папы Арона и мамы Ривы, то голова вообще пойдёт кругом.

Дедушка умер 9 мая 1961 года.

Папа – ровно через сорок лет, 9 мая 2001 года.

Мама – 23 июня 2016 года, в 75-летнюю годовщину нападения гитлеровской Германии на Советский Союз.

А теперь вспомним вновь дату моего рождения.

16 апреля 1945 года, 3 часа 50 минут ночи.

И получится, что родился я буквально в тот момент истории, когда начался штурм Берлина.

 

 

НОВЫЙ КОВЧЕГ

 

1

 

Он рассматривал старые фотографии.

Я – боксёр. Я – солдат.

Да-да, не живая развалина, болячка на болячке.

Подумаешь, упал гемоглобин, почти до самого-самого, ниже не бывает. Дышишь с напряжением, ходишь как на шатких пружинах, шаг туда, шаг сюда, с загибом в сторону и с каким-то подталкиванием влево. Ха-ха, хошь-не-хошь, гуляй налево.

Если бы «да», так «нет». Возраст не тётка, как говорят в тему – лишь бы пофилосовствовать на досуге. Либо козла забивай, либо дуйся в карты – на дурака. 

А бокс? Разве что по переписке.

А солдатская удаль? На пенсионном довольствии.

Так что смотри в зеркало и соображай.

Нет-нет, на троих не получится. Третьего и в помине нет, а вот зеркальное отражение – вполне сносный компаньон.

Стук-стук, рюмашка об рюмашку. Стук-стук, бутылка об бутылку. Но что пьём? Молоко холодильного настоя – ноль-ноль градусов. Не из-под бешеной коровёнки. Пьём-пьём. И ни в одном глазу.

Хотя...

В одном глазу – точняк-наверняк! –  вспыхнуло-погасло, и вновь заискрило. То-то и оно, глаз-алмаз, выхватил с настенного календаря, что в двух шагах за спиной, напротив зеркала, примечательную цифирь, если всколыхнуть память, проще говоря, дату 28. 1. 2011 – канун боксёрского чемпионата Иерусалима.

Подойти к ней по-божески, и Бог вырисуется самостийно в одном из своих имён. Не в зеркале, конечно, а в слове, закодированном по еврейской традиции в цифре 15. Не верите?

А попробуйте-подсчитайте: 2+8+1+2+0+1+1=15. 

Итак?

Каков итог, таков и Бог. Но почему Ему понадобилось выявить своё волеизлияние в определённом подборе дня, месяца, года? Чтобы люди, не разучившиеся ещё считать, уловили намёк, вернее, небесный знак, адресуемый вполне сознательно в виде НЛО. Над Иерусалимом, Стеной Плача, бывшим Храмом.

Вот тут-то и наступает оторопь. Намёк свыше, небесный знак, причём в самой близи от Ковчега Завета. Не для подзарядки ли его энергетических батарей? Поди, за две тысячи лет подсели в заточении. Не пора ли вдохнуть в них дополнительную силу и вывести Ковчег из исторического забвения? Пора, брат, пора, как сказал Пушкин.

Кто с этим спорит? Однако адрес проживания Ковчег не оставил, да и Летающая тарелка не поделилась маршрутом следования.

Приходится полагаться на интуицию, если подсказки свыше не дождаться. А интуиция – штука коварная. Направо пойдёшь – ни черта не найдёшь. Налево свернёшь – там соблазны и ложь. А рванёшь напрямки – тебя встретят в штыки.

Ну, прямо-таки и в штыки. Хорошо, не будем уподобляться бравому солдату Швейку, и вспомним о боксёрских перчатках. Вот именно в боксёрских перчатках тебя и встретят. Где? Но это и младенцу доступно.

А чтобы стало совсем как дважды два четыре, то откинем будущее время и признаемся доверчивому читателю: уже встретили, и под удар гонга кинулись выбивать мозги из шелапутной головы.

Впрочем....

Да-да, даже очень доверчивый читатель сразу смекнёт: передергивает автор. Кто ему выбьёт мозги, когда он король манежа, многократный чемпион Иерусалима?

Читатель – дока. Схватил с наскока. Автору бы так! Но... никак!

Проблема в противнике. Не видел, не знал его прежде. Не из нашего спортобщества, ясно. Не из клуба «Золотые перчатки». Те ребята приехали с тренером, и все знакомы не по переписке.

А этот... Этот...  Кого-то напоминает, да не разглядеть – лицо закрыто боксёрской маской, так что попробуй разберись в схватке, когда он метит тебе в подбородок, а ты на опережении бьёшь его по скуле. Однако реакция у парня отменная: вплывает в нырок, а на выходе левым боковым достает тебя по виску.

Ну и дела! Будто подсмотрел твои бои давней-давности. Подсмотрел и скопировал. Но зачем? Ты не Кассиус Клей, ставший Мухаммедом Али, не Листон, не Тайсон. К тому же старик по бойцовским понятиям. Лучше бы сидел дома и смотрел боевик по телеку. Но нет, понесло на соревнования. Тренер позвонил.

– Приходи, – сказал Гриэль, – нашёл тебе достойного противника.  Свеженький репатриант, день-второй как прибыл из Риги, и сразу в бой, чтобы обрасти медалями и двинуть в профессионалы за баксами. Иначе, считает, не обустроиться на Земле обетованной: нужной профессии не обналичил, знакомых, готовых посодействовать в устройстве, не имеется. Только на бокс рассчитывает. Тебе бокс дважды спасал жизнь. Дай Бог, спасёт и ему.

И уговорил. Теперь разберись с этим «достойным». А как разобраться, когда словно боксируешь у зеркала? Удар на удар, атака на атаку, единовременно и без осечки.

Да кто он такой, чтобы работать на равных и в схожей манере? Лицо скрыто, как у мистера Икс. А имя-фамилия... В бою не предъявляют паспорт и на груди не вывешивают табличку с опознавательной символикой.

В бою покажи кулаки плюс мастерство в придачу. И думай: кто кого. Удар на удар, атака на атаку и... 

Нулевое преимущество, закономерная ничья. 

Казалось бы, подумаешь – ничья, не поражение всё же. Но не это муторит душу, мучительно давит сердце, и хочется после обмена рукопожатием расспросить соперника о житье-бытье: какого он рода. Уж больно похож... но память не вылавливает какой-нибудь узнаваемый образ.

Подобное неведение хуже зубной боли, донимает и не позволяет отвлечься. Вопросов куча. Но... Кому их задавать? Где же тот парень? Был-был, и исчез, словно растворился в воздухе. Только что пожимали друг другу руки, только что принимали поздравления за отлично проведённый бой, и на тебе – сбежал от расспросов-объяснений.

А ведь догадывался, стервец, будут и расспросы, и потребуются объяснения: где тренировался, кто его тренер, и, главное, с какого видика и почему скопировал чужую манеру ведения поединка?

Но был человек, и нет человека. А вопросы остались. И держи их взаперти вместе с гнетущей душевной болью. Либо... Поклонись рюмке, боль и расплещется. А что? Слабо? В одиночку слабо, но отнюдь не в компании. Хотя, конечно, какая компания – ты да Гриэль, старый друг и армейский сослуживец. С ним и выпить не грех, и язык развязать не проблема.

– Откуда ты выкопал этого Дон Кихота? Чемпион ему не авторитет. Бросается с открытым забралом, как на ветряную мельницу.

– Он сам объявился, как прослушал по радио, что мы тут проводим соревнования.

– Отчего же ты поставил его против меня, не проверив, способен ли он выстоять?

– Это особая история. Правду сказать – не поверишь. А врать не научен.

– Не хитри! Молчание здесь – не золото.

– Тогда кушай на здоровье. Да не подавись.

– Ну?

– Он назвался тобой.

– Что-что?

– Тобой, но не дня сегодняшнего. А более чем сорокалетней давности. И уточнил, ровнёхонько из 1967 года. Вот я и надумал спустить вас с поводка. Интересно всё же – кто кого? И убедился: закваска у вас стоящая, одним поваром приготовленная.

– Но ведь такого...

– Быть такого не может. Согласен. А вот – нате вам, кушайте на здоровье, если не подавитесь нокаутом.

– Спасибочки. Не подавились. Сработали один в один, будто и впрямь близнецы-братья.

– Да не братья вы, дойди умом, врубись наконец!

– Ум в этакую даль ходить отказывается.

– А фантазия?

– Какая, к чёрту, фантазия! Моя реальность гораздо круче, если говорить опять-таки о жизни. И в этой реальности, доложу в скобочках, чтоб не для огласки, зарегистрировано у меня также нечто необычное – встреча с НЛО. Секундная, как вспышка молнии, и без какого-то похищения.

– Откуда же взялся твой двойник?

– Откуда-откуда... Стало быть, из молодости, если поверить ему на слово.

Молодость... Сколько не старей, как ни обрастай морщинами, а молодость не уходит, всегда с тобой. Стоит только вспомнить о ней, как она тут как тут.

– Здрасте! Вы ко мне?

– Надеюсь, что по адресу.

– Поконкретней нельзя?

– Мне бы в 1967 год, в Сигулду, на крутой бережок Гауи.

– Пожалуйста, двери не заперты.

И...

Мы разложили костерчик, открыли бутылочку сухого вина. И в честь летнего туристического сезона приняли на грудь. Представляю компанию: брат мой с женой, я да моя подруга Галка.

Ближе к ночи, когда стало смеркаться, мы залезли в спальные мешки: по двое в один.  И сделали вид, что заснули. Но мне не спалось.

– Извини, – пробормотал я.

Реакция на сухое вино – известная. Я выбрался из палатки, и первое, что бросилось в глаза: это раскаленные угли, ярко попыхивающие искрами. «Придётся на обратном пути водой их залить, а то ещё ветерком разнесет – и пожар, – подумал я и вышел на отвесный берег.

Подо мной, на глубине чуть ли не в десять метров, светилась Гауя, любящая завлекать неосторожных пловцов в омуты и водовороты. Но сверху она выглядела совершенно не опасной. И вдруг ее покрыло волнистой тенью.

Я поднял глаза вверх и увидел прямо перед собой, метрах в ста, летающую тарелку, попыхивающую изнутри жемчужным огнем, с иллюминаторами перламутрового свечения. Свет был настолько ярким, что я непроизвольно зажмурился. На секунду, как мне показалось, не более.

Однако потом, когда вновь попытался взглянуть на космическую гостью, тарелки и след простыл.

А вот там, где она играла перламутровым огнём, небо посветлело, да и не только там – везде.

Я обернулся к палатке, вспомнив, что так и не загасил искрящие угли. К моему недоумению, костер прогорел вовсе, угли превратились в серый порошок, будто и для них, как и для неба, время переключило коробку скоростей, и в те две-три минуты, необходимые мне для освобождения от излишков сухого вина, вместило несколько часов.

В палатке все спали крепким предутренним сном.

Я не стал никого будить, пристроился на пеньке рядом, раскрыл походный блокнотик и стал эскизно по памяти набрасывать привидевшуюся небесную тарелку.

В следующее воскресенье республиканская газета «Советская молодежь» выдала сенсационный разворот о неопознанных летающих объектах над Сигулдой. Чуть ли не с десяток заметок очевидцев. И каждая – подтверждение того, что мы – не единственные разумные существа во Вселенной.

Однако такая мысль, очевидно, противоречила кураторам молодежной газеты из ЦК компартии и комсомола Латвии, и они бросили летучие отряды дружинников на киоски. Но опоздали, бесы, изъяли далеко не всё.

Газета уже разошлась и передавалась из рук в руки, как подпольная прокламация, а на чёрном рынке шла за баснословные по тем временам деньги: за четвертак.

Представьте себе, люди платили двадцать пять рублей за товар стоимостью в две копейки. Ничего не скажешь: русский бизнес, прибыль в тысячу процентов и без всякой затраты собственных средств.

Понимая, что ажиотаж о свидании с Летающей тарелкой не унять даже после изъятия всего тиража газеты со свидетельствами очевидцев, латвийские газеты наперебой начали разъяснительную кампанию.

 

 

«Коммунист», Лиепая

1 декабря 1967 года

 

А ЧТО, ЕСЛИ ЭТО МАРСИАНЕ?

 

Некоторые лиепайчане оказались свидетелями загадочной картины. В небе передвигалось светящееся тело, которое нельзя было спутать с облаком, самолетом или спутником. По свидетельству очевидцев (одна из которых – работница гидрометеослужбы), это была полусфера больших размеров, низко висевшая над землей, которая затем, всколыхнувшись, быстро удалилась за горизонт, унося с собой огненный свет, на который было больно смотреть незащищёнными глазами.

 

 Газета «Советская Латвия» откликнулась заметкой Р. Витолниека:           

 

 

ЛЕТАЮЩИЕ ФЕНОМЕНЫ

 

Последний сезон повышенной активности НЛО начался летом 1965 года, когда над некоторыми странами Европы и Америки, а также в Австралии, были замечены таинственные фантомы. Много раз «летающие тарелки» появлялись и над территорией Советского Союза.

Совсем недавно необычное явление наблюдали в латвийских городах Лиепае, Сигулде. Сообщения очевидцев наталкивают на мысль, что это не мираж, что в данном случае речь идёт о настоящей «летающей тарелке».

  Что касается гипотезы, рассматривающей НЛО как посланцев других космических цивилизаций, то пока этот вопрос остаётся под большим сомнением, хотя и нет веских причин для того, чтобы категорически отвергнуть такую версию.

 

2

 

Он рассматривал старые фотографии.

Я – боксёр. Я – солдат. А здесь и спарринг-партнер.

С кем это ты отрабатываешь бой на дальней дистанции? Ну, конечно, Аэлита неземной любви – Шуля, Шуламит, по-библейски Суламифь, очаровашка с бойцовской закалкой.

Помнишь, какой сюрприз приготовил тебе Гриэль, когда Шуля записалась в секцию и напросилась в спарринг-партнёры для быстрейшей подготовки к первенству Иерусалима? Вроде бы неумеха, если только-только занялась боксом. Но это в теории. На практике совсем иной коленкор. Движения отработаны, удары поставлены, реакция на должном уровне, впору сразу выставлять на чемпионат Израиля по юниорам, минуя отборочные соревнования в Иерусалиме. 

– Откуда ты её такую выявил? Тоже из моего прошлого? – спросил я у Гриэля после тренировки.

– Из настоящего.

– Брось, я её первый раз вижу.

– А она сказалась твоей женой. И – засеки! – прошла полный курс бокса под твоим руководством.

– Опять розыгрыш? Ты не в курсе, что я разведён?

– Я в курсе. Сулафифь твоя, полагаю, не в курсе.

– Шуля!

– Как ни назовись, а муж и жена – одна сатана. Днём на ринге, а ночью в простынке.

– Ладно тебе!

Гриэль хитро сощурился.

– Не зуди. Глядишь, она и впрямь мать твоих ещё не рождённых детей.  Как я понял, нацелилась сразу на двойню. Ромул и Рем – да-да! – у неё в проекте, дабы не просто в карманный бильярд играть, а новый Рим отгрохать.

– Будет тебе!

– Мне будет, а тебе прибудет. Что? Потомство на пенсионном довольствии.

– Дай её адрес, пойду выяснять отношения, да и чтобы имя моё не трепала от случая к случаю. Надо же, амурные штучки-дрючки, когда про любовь с первого взгляда разве что в книжках остаётся читать.

– Адреса не оставила. Но не боись, попросила твой.

– И ты дал?

– Дать – это по женской части. Я поделился. А ты уж не осрамись. Надо же, седина в бороду, бес в ребро. И жёнушка с отбойными кулаками, но засекреченная для друзей, словно агент 007.

 

3

 

Он рассматривал старые фотографии.

Я – боксёр. Я – солдат. А здесь и герой-любовник, названный заодно мужем, любимым и единственным.

То, что единственный, это в настоящий момент вне сомнений. А то, что любимый....

Да? Нет? Принимай на веру. Однако разница в возрасте зашкаливает. Не на год, не на пять. А под «московскую особую» на весь сороковник. Ей 22. Тебе за 60.

– Ау, ненаглядная!

– Я здесь!

– Жаль, что только в памяти ты поселишься.

– Так удобнее. И соседи не подглядывают. Но почему в памяти? Я с тобой. И это навсегда.

– Не городи чепуху. «Навсегда».

– А узы Гименея?

– Какие ещё узы?

– Обычные, ЗАГСовые. На раз-два.

– У нас тут брак религиозный. Не на раз-два, а на три-четыре, понимай, месяца. Пока докажешь, кто ты по матушке, кто ты по бабушке, впору повеситься, если не успеешь родить.

– Родить – не блудить, в смысле не потеряться в трёх соснах. У меня всё расписано: зачатие – раз, роды – два, ровно через девять месяцев. И – ха-ха! – на неведомой земле.

 – Что это за такая земля неведомая? Йердануть, то бишь слинять из Израиля собираешься? Небось, в Америку. А говоришь, что «любовь да совет, я с тобой, и это навсегда».

 

– Навсегда! Навсегда! Сколько повторять?  Я так и поклялась в ЗАГСе: «Навсегда!».

– Боже! Опять ЗАГС. Опять прошедшее время! Никак не врубишься: мы с тобой лишь вчера познакомились, под звон гонга, отнюдь не напоминающий свадебный марш Мендельсона.

– Это ты никак не врубишься. Пойми: я – это я, твоя официальная жена. А ты – это ты, вернее, тот, с кем ты позавчера спарринговал у Гриэля в зале.

– Что?..

– А то!

– Я боксировал с самим собой?

– Правильнее сказать, проходил проверку на дееспособность. Экзамен сдал на отлично. И – нá тебе, пожалуйста, любишься с законной женой, а не случайной встречной. Резюме: посему не тушуйся, детки от тебя будут у нас вполне здоровые и, главное, законные.

– У кого это – у нас?

– С тобой, с тобой, подстарковатым, и с тем тобой, кто в два раза моложе.

– Почему же однозначно не с ним?

– Тогда – медицинская справка. Он скопирован с тебя. Скажем так, твой нестареющий клон 1967 года производства.

– Каким образом?

– Самым обычным по космическим меркам. Когда тебя заарканили на летающую тарелку, сразу и сотворили его по твоему подобию. 

– Меня никуда не заарканили.

– Это отрезано в воспоминаниях. На самом деле тебя, не спросясь, пригласили погулять в космосе. И в память о знакомстве небесные гости оставили себе отпечаток твоей плоти. Надо сказать, очень привлекательный отпечаток. Так что не обессудь, любовь с первого взгляда. К тебе! К тебе! Не дёргайся.

Но...

Ага, начинаешь соображать: копия есть копия, и красива, и умна, но не способна к воспроизводству потомства. А нам обживать новые земли, как Адаму и Еве. Без наследников, пусть и в проекте, не отправят в иной мир. Вот и приходится своими силами помогать инопланетянам, чтобы их Ковчег и впрямь был подобен Ноеву.

–  И?

– Да-да, не волнуйся. Общими усилиями мы с задачей, поставленной космическими пришельцами, справились. А дети наши... Но это уже другая история. И напишут её не на нашей планете, не на нашем языке...

 

 

4

 

Он рассматривал старые фотографии.

Я – боксёр.

 Я – солдат.

А здесь...

Нет, не я.

Внуки!

Ой, чтоб тебя!

Какие внуки?

Дети твои, единоутробные, Рами и Рей. Не отличишь, до чего похожи, а вот фон, на котором сняты...

Да, не наш, не земной. Впрочем, год-другой и, как положено в тринадцать лет, совершеннолетие по еврейской традиции – бармицва.

Приедут к папке, расскажут, что за неведомые земли обживают, да и каких новых чудес ждать, теперь уже от них...